Это концептуалистская книга одного короткого текста (стихотворение или роман?). Текст умещается всего на одной странице, но при этом книга все равно толстая: 96 страниц.

Книга, напечатанная на пишущей машинке расстрелянного человека. До этого момента никто никогда ей не пользовался.

Книга одного любовного письма, адресованного женщине, которую тот человек никогда не знал и не любил.

Машинка оказалась с любопытным дефектом: клавиша «о» дырявит страницу, даже если складывать лист вдвое или втрое. Дело не в бумаге и не в силе нажатия, а в чем-то другом, в какой-то «гиперрефлексии». Однако в этом изъяне видится метафора пулевого ранения/отверстия, и в нем же автор нашел способ перенесения текста на оставшиеся страницы книги при его фактическом отсутствии на них: текста нет, но он есть, так как есть дырки от буквы «о». Таким образом, это книга с 6700 сквозными отверстиями.

Наконец, это книга с жизнеутверждающими словами тирана, поставленными в качестве эпиграфа: «…Любовь побеждает смерть», — слова из резолюции Сталина, написанной на последней странице рукописи поэмы-сказки Горького «Девушка и смерть». Как считается, слова были издевательскими, но в этом и парадокс: слова не теряют своей силы или истинности.

Специально для выставки Далила Портнова, племянница писателя, передала в дар артефакт того времени — американскую пишущую машинку — и рассказала мне ее историю.

Машинка принадлежала другу семьи, который по трагическому совпадению приобрел ее всего за несколько дней до своего ареста. Он был расстрелян, после чего машинка досталась семье Домбровских. Возможно, ее берегли для самого писателя, который в то время находился в лагере на Колыме. В итоге машинка была забыта на дачном чердаке, ни Домбровский, ни изначальный владелец ей не пользовались. Дачный чердак оказался надежным хранилищем, поэтому, пролежав там более восьмидесяти лет, машинка осталась как новенькая.

Однажды я начал печатать на машинке письмо. Письмо было любовное, но оно не получалось. Надеясь, что вдохновение придет само собой вместе с механическим повторением первых слов обращения к девушке, я стал повторять их, как герой фильма «Сияние» одну и ту же фразу вместо написанной книги, пока не исписал почти весь лист.

Вдруг я понял, что это повторяющееся начало — это не просто первые слова обращения к возлюбленной. Это были первые слова, появившиеся на машинке.
Во всем этом был важный смысл, что-то существенно изменивший как внутри, так и вокруг, и даже в трагической судьбе владельца машинки как будто было что-то исправлено: жизнь взяла реванш. Я не стал брать новый чистый лист и добавил всего одну фразу — как раз о том, что это первые слова… Письмо было окончено. Сноска с историей машинки появилась уже позднее в процессе переосмысления текста, как и эпиграф и все прочее.

Типографии отказывались брать заказ, называли дело рискованным — деньги на ветер. Никто не был уверен и не мог дать гарантий, что все отверстия будут совпадать. При попытках вырубки на станке с использованием модели книги штамп, непростой по конфигурации, начинал деформироваться: отверстия ближе к центру смещались и искривлялись. Отсутствующих букв было слишком много, и они были слишком маленькие… Одна типография вроде согласилась, но затем я получил от дизайнера, который взялся за работу над макетом книги, такое сообщение: «Картон — сторонки — пробивается хорошо, а вот тетрадка — плохо. Остаются рваные края в отверстиях. И почему так, непонятно. Возможно, дело в офсетной бумаге. Во вторник вернется из отпуска технолог, и будут решать. Без него они не хотят в работу книгу брать».

Пока печатники ломали головы, портили бумагу и думали, я решил сделать книгу сам.

Потом понять, как сделать так, чтобы дырки на всех страницах более-менее совпадали. Так, я пробовал делать не по два листа, а по три-четыре, загоняя их под резиновый вал все сразу. Нелегко было привыкнуть к особенностям работы старой машинки, к залипающим клавишам и заедающей каретке.

У клавиши «о» был дефект: она дырявила бумагу. Почему — непонятно, но это было похоже на гиперрефлексию у людей. За один раз с помощью этой клавиши удавалось продырявить по два листа, сложенных вдвое, а это сразу восемь страниц книги. На это уходил примерно час, а для изготовления одной сторонки обложки нужно было потратить полтора часа. В итоге работа над всей книгой заняла два месяца. При этом не сразу, но красящая лента была удалена, после того как стала застревать в лентоводителе. По причине все той же клавиши «о». Она не оставила на ленте живого места.

Конечно, машинка пачкалась и засорялась.

Белое конфетти из несостоявшейся буквы, черная пыль и кусочки ленты засыпали сегмент, забивались отверстия между рычагами.

Я решил машинку почистить и смазать.

Механизм перестал заедать.

Однако неожиданно появились новые клавиши с тем же самым изъяном: «д», «ь», «в», «ц» и «б» теперь тоже дырявили бумагу. Я стал чаще ошибаться и портить страницы. Пришлось привыкать и к этому, и все это стало похоже на исполнительское искусство, только вместо фортепиано была машинка.

Стоило ошибиться — и приходилось начинать заново. Это было еще на этапе набора первой идеальной страницы с текстом. Иногда можно было взять лезвие и стереть случайную букву, цифру или знак (лайфхак из прошлого), но только не в случае с дырками.

Компьютеры и принтеры приучили нас к тому, что марать бумагу можно бесконечно, но, когда ты печатаешь на машинке, у тебя нет «запасной жизни». Ты печатаешь здесь и сейчас один-единственный уникальный документ, даже если это один и тот же документ. Ни одна страница, как правило, не похожа на другую, у каждой есть особенности, как у нас с вами.

В это время я ничего не печатал, а только дырявил. Это было очень странное, но в то же время весьма эффективное применение машинки, однако вскоре, спустя часы и дни, ощущение реальности стало нарушаться. Обманчивая пустота каждой страницы заполняла голову и все внутри. Потом болели глаза и голова… Но меня ободряли. Порой люди вокруг могут поддержать тебя даже в самом дурацком занятии, правда некоторые потом жалеют об этом.

Все-таки машинка вовсе не бесшумная… Две сторонки обложки, 96 страниц, 134 дырки на каждой странице и на обеих сторонках обложки диаметром (хочется сказать, калибром) 2,35 мм, 6700 сквозных отверстий.

Некто, видя мои старания, посоветовал делать дырки гвоздем или шилом, не представляя, о чем он говорит. Конечно, о таком способе я тоже думал. У него есть существенный минус — деформация отверстия. В случае печатания на машинке отверстие всегда ровное, но если использовать шило или гвоздь, то получаются рваные края, кроме того, дырка становится воронкообразной (эффект воронки). Если бы не это, то на изготовление книги ушло бы намного меньше времени.

В конце работы машинка снова стала заедать. Возникли опасения, что она может не выдержать такого испытания на прочность — пустую дырявую книгу. Вдобавок появились повреждения на резиновом вале, трещины и выбоины, отчего дырки на страницах в этих местах стали получаться не такими аккуратными. Быть может, по этой причине совпадение некоторых отверстий неидеальное.

И так же с дырками: сделать дырявую книгу может любой, ровно для того же самого — красота, впечатление, эстетичные дефекты и визуальные эффекты и т. д. Потом можно сквозь дырки пускать световых зайчиков между страницами книги или на предметы (достаточно раскрыть книгу рядом с настольной лампой или включить фонарик в телефоне) и делать фото для странички в социальной сети.

Еще можно издать пустую книгу, например, с изречениями современного политика или посвященную проблемам секса, в самом деле пустую, в которой ничего не будет написано, кроме имени автора и названия на обложке и на титульном листе. Так уже делали. И все это будет формой высказывания, шуткой или едкой пародией, потому что в этом самом «ничего» и будет ответ на все.

Точно так же можно написать классическое стихотворение, используя для этого все типичные средства, ритм, рифму, деление на строчки, или можно подражать футуристам.

Все можно. Все это — технология.

Но кроме технологии должна случиться история: и слово, и дырки, и пустота должны случиться.

Я сам не делал моей книги специально. Это и правда была любовная записка. Все остальное стало ясно намного позже. Самую большую радость я испытал, когда понял, что слово работает, что оно способно что-то серьезно исправить здесь и сейчас, хотя бы значение одного-единственного предмета: машинка, которая напоминала и говорила о смерти, стала говорить и петь о жизни, о любви.

Это все не шутка и не причуда.

Я серьезно.

И книга эта хоть и называется «Пустой», но в ней нет ответа «ничего», наоборот, в ней есть ответ «все».

В конце концов я понял, что это самое важное — отсутствующая буква, потому что именно в ней уместилось живое слово, которого тоже, на первый взгляд, нет на бумаге. Текста нет, но есть дырки — символ текста, контрформа, а значит, где-то там есть и слово.

Суть этой книги — иконописная: страдание — смерть — любовь и снова жизнь. Да, в ней, в этих отверстиях, определенно есть то, что напоминает икону. И я увидел это, когда повесил ее на стену, найдя для нее подходящую рамку со стеклом. Получилось, как будто икона в киоте.

Еще я понял, что книга «непереводима» на другие языки.

Рисунок дырок каждый раз будет разный, сравните: «Дорогая Алина Сергеевна» и «My beloved Alina Sergeevna» — в английском со словом «beloved» мы уже получаем на одно отверстие меньше в первых же словах. А в китайском, кажется, дырок не будет вовсе. Но пока я не решил, как к этому относиться.

Хорошо это или плохо?

Вопрос к переводчикам. Быть может, они могут что-то придумать? Например, я никогда не гордился непереводимостью Пушкина, о которой любят говорить, напротив, мне это казалось недостатком.

Во-первых.
У нас совсем не осталось времени — нет времени для длинных историй.

Во-вторых.
В этих обстоятельствах искусство должно быть, как предупредительный выстрел.
Пожалуйста, кто-нибудь, выстрелите в воздух, чтобы ЭТО остановить, чтобы остановить их, нас — всех!

В-третьих.
В этой книге можно писать и даже рисовать, так что в любом случае вы найдете ей полезное применение.

И все-таки это именно книга, а не просто блокнот. Вы это поймете, когда прочтете ее и рассмотрите, потратив не больше пяти минут.

Если же нет, то ничего страшного. Просто вырвите единственную страницу с текстом и начните писать/рисовать на оставшихся пустых. Вы заметите, что они не так уж и пусты. Почувствуете, как книга сопротивляется: текста нет, но остались дырки.

Значит, текст все-таки есть, даже при фактическом отсутствии?

Увидите сами.

А затем, надеемся, вы увидите и содержание, и саму историю: пулевые отверстия, следы от гвоздей, пробитый билет из прошлой жизни в несуществующей стране, ленту для механического пианино, звезды, элементарные частицы, ловлей которых занимаются физики…

А лирики увидят самое важное, самое главное и самое большое слово, сжатое до буквы, вместо которой остались только дырки.